Бессменная Полозкова...
И катись бутылкой по автостраде,
Оглушенной, пластиковой, простой.
Посидели час, разошлись не глядя,
Никаких "останься" или "постой";
У меня ночной, пятьдесят шестой.
Подвези меня до вокзала, дядя,
Ты же едешь совсем пустой.
То, к чему труднее всего привыкнуть -
Я одна, как смертник или рыбак.
Я однее тех, кто лежит, застигнут
Холодом на улице: я слабак.
Я одней всех пьяниц и всех собак.
Ты умеешь так безнадежно хмыкнуть,
Что, похоже, дело мое табак.
Я бы не уходила. Я бы сидела, терла
Ободок стакана или кольцо
И глядела в шею, ключицу, горло,
Ворот майки - но не в лицо.
Вот бы разом выдохнуть эти сверла -
Сто одно проклятое сверлецо
С карандашный грифель, язык кинжала
(желобок на лезвии - как игла),
Чтобы я счастливая побежала,
Как он довезет меня до угла,
А не глухота, тошнота и мгла.
Страшно хочется, чтоб она тебя обожала,
Баловала и берегла.
И напомни мне, чтоб я больше не приезжала.
Чтобы я действительно не смогла
и Макс Кабир (Че наших дней)
В десятый день рождения отец
Вручил наироскошнейший подарок:
Нунчаки. Он их изготовил сам,
Когда ещё работал на заводе,
В один из тех двух дней, когда был трезв.
Малыш ласкал крепёжные детали,
Касался палок, теребил цепочку.
Отец сказал, дыхнув одеколоном:
Теперь, сынок, ты будешь, как Брюс Ли.
Потом отец смотрел футбол, и наши
Всухую проиграли, и пришлось
Ему забрать подарок, чтобы маму
Избить в прихожей от избытка чувств.
И именинник тоже подвернулся
Под те нунчаки, позже он лежал
В крови, в реанимации, и думал:
Вот вырасту и стану, как Брюс Ли.
Ещё отец, напившись, повторял:
«No serviam», что по латыни значит
«Не подчиняйся». Так сказал один
Из рая депортированный ангел
В гордыни Господу, когда земля была
Похожа на ревущий экскаватор,
Блюющий магмой, алой, словно рана
На лбу десятилетнего мальчишки,
Пытавшегося маму защитить.
Всё заживает, остаётся шрам.
И мир такой же, как и был в начале.
Мы на цепи, а значить, мы – нунчаки.
No serviam.